Дети ОПГ: эпизод четвёртый

Дочь: Наталья Кузнецова, Отец: Олег Кузнецов

Глава первой никелевой бригады Мончегорска

Это был четверг, 23 ноября 2000 года, Кольский полуостров в снегу. Я в девятом классе, меня зачем-то хочет видеть классная. Подумала, что это из-за математики, — и не пошла. Уже на углу соседнего от нашего дома встречает пожилая соседка — она почему-то сказала: «Наташенька, пойдём посмотрим». Напротив одного из подъездов толпа людей, на земле лежит человек в совсем новой одежде, в бежевой куртке и джинсах — я такую на папе раньше не видела (это место между школой № 5 и домом 17, к. 3 по проспекту Кирова, 17, напротив магазина «Ани». — Прим. Baza). Кто-то сказал, что это Кузнецов. «Это не он», — сказала я и продолжила повторять: «Это не он, это не он». Всматриваюсь: выстрелы в ногу, в голову, кровь на снегу. На груди крови не было, возможно, потому что он был в бронежилете.

Следующие 250 метров у меня только одна шоковая фраза в голове: «Этого не может быть». Дверь в квартиру изнутри была закрыта, я начинаю дёргать её в невменозе. Мать открывает и видит, что я еле стою на ногах.

Папе позвонил кто-то хорошо знакомый, он пошёл даже без оружия. Телохранители с ним просто разминулись: мать успела ответить им, что Олег только что ушёл, сразу после этого прозвучали хлопки.

Мама к тому моменту уже была с папой в официальном разводе, истерики у неё не было. Отец снимал квартиру в Петербурге и приезжал к нам в Мончегорск по делам и увидеться, хранил у нас какие-то деньги, документы, оружие — жил на три или на четыре дома. Но даже друзья не знали, что он был в городе в этот день. Его всё равно выследили.

Люди гибнут за металл

Сердце Мончегорска — его огромный комбинат «Североникель», именно вокруг него развернётся вся криминальная история заполярного города. Спусковым крючком послужит один фактор: гигантский завод попросту никто не охранял, пока у советского государства была монополия на экспорт металлов за рубеж — ворованный металл некуда было бы сбывать. Но развал Союза распахнул здесь окно возможностей — главным образом торговли и контрабанды со странами Балтии.

Кольская ГМК, или мончегорский комбинат

Каждая группировка «металлистов» — как они сами себя называли — вербовала людей на самом производстве и содержала бригаду для кражи с территории завода. Это как бы первый «ярус» ОПГ. Такая работа по вербовке отнюдь не была благородной: работников госпроизводства регулярно избивали, сжигали их дома и машины, ставили ультиматумы, чтобы склонить к «сотрудничеству». Второй «ярус» занимался логистикой: нужно было найти на ворованное покупателя, а затем — переправить металл к границе. Третий «ярус», самый высший, — сугубо криминальный, где решались вопросы о поддержке воровского мира и, наоборот, выстраивались контакты с лояльными ОПГ силовиками.

Металлические заготовки — файнштейн — привозили из Норильска и Заполярного, но лакомым куском для ОПГ были не они. Уже в Мончегорске в цеху электролиза через файнштейн пропускали ток в огромных ваннах, чтобы получить чистейший 99,9%-й никель или медь, а осадком в эти ванны выпадали драгоценные металлы: золото, платина и палладий. Это называется шлам, за ним охотились больше всего.

Никелевый шлам с вкраплениями драгоценных металлов

Ко второй половине 90-х воровство с завода достигло в Мончегорске «народных масштабов» для 60-тысячного городка, но наиболее успешные и устойчивые коррупционные связи были у четырёх ОПГ: 1) группировка Кузи, авторитета Олега Кузнецова; 2) банда «боксёров», лидером которой называли уважаемого тренера Александра Устакова; 3) наиболее влиятельная группировка Грома — бизнесмена Сергея Громова, который владел бензоколонками в двух областях, вкладывался в рыбную отрасль; 4) а также самая малоизученная этническая группировка азербайджанцев, возникшая в компактной местной диаспоре (около 300 человек).

До 1999 года четырём силам удавалось сосуществовать без кровавых конфликтов — они почти добрались до «периода легализации». А потом началась война всех со всеми, причины которой до сих пор сложно уловить. Первой была обезглавлена банда Кузнецова — новым лидером стал Дмитрий Акулич, заведовавший силовым крылом. Затем расстреляли тренера Устакова — власть у «боксёров» взяли в свои руки авторитеты Алик Карел и Андрей Осин. На воровских сходках бандиты обвиняли в расправах друг друга, это подталкивало круговорот мести — хотя большинство убийств того периода так и остались нераскрытыми. Сергей Громов просидел три года за взятку, пытаясь таким образом спрятаться от киллеров. В это время его бывший партнёр Семён Иванов решает захватить власть — группировка Грома тоже разделяется. В июне 2003 года, после выхода на свободу, самого Громова всё равно убивают вместе с охранником у его собственного дома.

Вид на Мончегорск зимой

Уже к 2004 году ОПГ Мончегорска были значительно «обескровлены», только авторитетов погибло около 20 человек, а разобраться во взаимных обвинениях банд сейчас очень сложно. Своеобразной «летописью» этого передела могут служить статьи на сайте бывшего мэра Мурманска Сергея Субботина (или тексты в лояльных ему изданиях, например в газете «Территории закона». Важно помнить, что эти публикации были частью политической борьбы, а проверить информацию из них сейчас почти невозможно). В частности, там публиковались «откровения» бизнесмена Андрея Горшкова, который представлял ещё одну силу: под крышей мурманского авторитета Льва Семиохина и смотрящего по области Виктора Фигуры Букрина он руководил крупной фирмой по сбору металлолома (например, именно через неё проходил весь цветной металл с потерпевшей катастрофу подлодки «Курск»). Горшков пытался инвестировать в мончегорские ОПГ, сотрудничая то с «устаковцами», то с Громовым, — но было слишком поздно.

К середине нулевых «Норникель» вместе с мончегорским заводом уже был выкуплен у государства группой «ОНЭКСИМ» олигархов Прохорова и Потанина, основные этапы приватизации закончились. Компания создала собственную службу безопасности во главе с Геннадием Гурылёвым — экс-начальником УФСБ России по Мурманской области в команду он тоже нанял бывших оперативников, чекистов и пограничников. Территорию комбината наконец обнесли забором с камерами, сделав из него форпост, там даже открыли специальный пункт полиции. Всё это сводит на нет массовость воровства, а не успевшим легализоваться, сесть или умереть бандитам остаётся преследовать друг друга за прошлое и долги.

У лидера старейшей никелевой группировки Мончегорска, Олега Кузнецова, был один ребёнок — дочь Наталья. Это её рассказ.

Родители отца познакомились в Пыщуге Костромской области — дед узнал, что бабушка любит один цветок, «двулистная любка», и каждый день стал привозить ей под окна эти цветы, завоевал её сердце. На север приехали сначала в село Верхний Нюд (Мурманская область, сейчас числится исчезнувшим. — Прим. Baza) — отцу тогда было 8 лет, жили в деревянном трёхэтажном бараке, привезли с собой кроликов. Потом, правда, их зарезали и съели. Дед тогда уже был сотрудником прокуратуры, после службы стал одним из главных юристов огромного металлургического комбината «Североникель», вокруг которого крутится жизнь всего Мончегорска, — за это ему дали трёхкомнатную квартиру.

Сам отец был очень умным, интеллигентным школьником, потом поступил на сильный филологический факультет в Мурманск, в совершенстве знал английский язык, занимался баскетболом и боксом. С мамой познакомился ещё в школе, она была одноклассницей, и это был ранний брак — в 18 лет. Чтобы не беспокоить родителей, папа втихаря разгружал вагоны по ночам, подрабатывал репетитором.

В 1986 году в семье появилась я — когда отец был в армии. Потом перестройка, развал Союза — моногорода вроде Мончегорска переживают это тяжелее других. Папа возвращается со службы и оказывается не у дел. Появлялись первые кооперативы, валюта, хлынул импорт — надо суетиться, а у него перспектива — учитель истории и английского в пятой школе, где учился ряд будущих членов ОПГ. Неудивительно, что в один понедельник отец проснулся и понял: «Больше не пойду, хочу вести совсем другой образ жизни».

Олег Кузнецов (в центре) с мурманскими авторитетами

В Мончегорске было очень много боксёров, а у нас дома был хороший видеомагнитофон. Парни из секции регулярно приезжали к нам на «девятке», смотрели всё, что тогда выходило: помню «Молчание ягнят», «Один дома» и «Выжить» с Итаном Хоуком. У нас дома переписывали видеокассеты, стандартно два-три раза в неделю были киносеансы. Все эти спортсмены — неприкаянные мальчишки, бездельничали. Одна и та же история на всех: отец на заводе, тебя отправляют в техникум, а тут — развал, рабочих мест нет, цеха то работают, то нет. В 1995 году вокруг отца возникает определённая команда. Сначала ездили за импортными товарами в Петербург и продавали их на местном рынке в Мончегорске. Помню, мы идём зимой на рынок, а там мой дядя со знакомыми стоят в тонких дублёнках, но со значками доллара — меняют валюту.

А затем парни постепенно втягиваются в металл. Это лакомый кусочек. Твои ребята нелегально вывозят металл с завода — по сути, крадут, — потом вы придумываете, как перевезти его в Ленобласть, перепродаёте, и он отправляется в Прибалтику. Никель, кобальт, медь, но что более ценное — шлам: осадочный палладий и другие драгоценные металлы, по сути, отходы никелевого производства. Кусок металла долларов за пятьсот, который очень легко вынести. Так и называлась специальная категория людей — несуны. Металл прятали всюду — под одежду, на территории комбината в схроны — либо по договорённости с охраной вывозили его целыми «газелями», а затем продавали таким скупщикам, как мой отец.

Первую никелевую бригаду сколотил Алексей Мартышев, наш сосед (в слитых старых полицейских базах можно найти информацию, что Мартышев занимался торговлей оружием ещё в 1993 году, а после даже проверялся на причастность к убийству вице-губернатора Петербурга Михаила Маневича. — Прим. Baza). Весельчак, патологический холостяк. Окончил техникум с красным дипломом, потом втянулся в криминал, вёл разгульный образ жизни. Считал, что металлисты — короли жизни. Любил принципиально ездить по встречке, часто менял любовниц. У него в доме даже холодильника не было, как только переехал в наш дом — затеял ремонт в стиле лофт, диваны в коже. И нам то же самое советовал, когда частенько заглядывал в гости, мол, снесите все эти стены, книжные полки, выгоните всех пушистых зверей (у нас жила кошачья семья), нужно больше пространства и хороший сейф для оружия.

Схема с металлом была очень чётко налажена, в Ленобласти и в Петербурге были свои люди, даже на пограничном контроле. Но конфликты всё равно возникали: например, одна группировка заказала вывоз с комбината машины с металлом, а другая взяла и перекупила этот вывоз. Мартышев быстро устал от груза ответственности: он хотел кутить. Тогда он и предложил моему отцу, Кузе, быть руководителем.

Мама тогда как раз пошла работать в детский сад воспитательницей, но достаточно быстро уволилась: дела были так хороши, что ей не нужно было работать, и это обсуждали все наши соседи. На алименты она никогда не подавала, об этом даже речи не шло, она была уверена, что отец будет нам помогать всегда. Чего и говорить, если в 2000 году мы летали из Мончегорска в Таиланд за миллион по нынешним деньгам, а потом ещё поехали на Майорку в августе. Дорогая еда, конфеты из Финляндии и Швеции, брендовые вещи, из Венгрии мне привезли семью Барби и Кена, оригинальные киндер-сюрпризы, потом — золотые украшения. Я ездила на соревнования по бадминтону в Норвегию, мне покупали дорогие ракетки и форму. Но самые тёплые воспоминания у меня почему-то гораздо проще: как кормили уток вместе на озере Лумболка в Мончегорске, как гуляли по посёлку на даче в Вологодской области на каникулах, как ходили по Петербургу в 1997-м.

Олег Кузнецов (в центре) с мурманскими авторитетами

На словах отец всегда объяснял, что просто занимается бизнесом: у него с Мартышевым действительно появился майонезный завод «Нитис» и большое помещение, которое, конечно, на самом деле тоже было завалено металлом. Ещё были пошивочная фабрика, магазин «Контейнер» в Петербурге, на Невском, 81, с филиалами в Петергофе, Москве, Череповце и в самом Мончегорске. Там продавалась импортная молодёжная одежда и хип-хоп-атрибутика, отец был инвестором, порядка 100 тысяч долларов в это было вложено. Партнёром был отцовский друг детства, без связи с криминалом. Кстати, для дедушки вся криминальная сторона жизни отца не была открытием — папа неоднократно обращался к нему за помощью как к юристу: помоги оформить это, помоги составить такую бумагу.

Рядом Мурманск, портовый город, а это неминуемо означало импорт кокаина — хотя те, кто победнее, конечно, садились на героин. У бывших мальчиков-боксёров и простых работяг от свалившихся удовольствий и оружия быстро ехала крыша. Помню, как в 1996 году спортсмен Васильковский, обнюхавшись, стал стрелять из окна по улице, его смогла угомонить только тёща. Или Барабаш из бригады отца поехал жарить шашлыки с компанией — в итоге они поссорились, и Барабаш расстрелял троих человек фактически ни за что. Эти истории окружали меня. Отец же наркотики не любил, даже проводил беседы со своей молодёжью, мол, лучше пойдёмте в спортзал. Самое неприятное, что я видела, — это как он на нашей лестничной площадке кого-то избивал. Но я так и не знаю, за что и кто это был.

Зато помню очень много оружия у нас дома, с 1997 года всё больше и больше. Два ружья, пистолет в сейфе, упаковки магазинов в большом шкафу в коридоре, бронежилеты. Я помню, когда к нам приходили гости, весь коридор был уставлен автоматами, как зонтиками после дождя. С 1998 года папа стал носить с собой кобуру вообще постоянно, а в машине всегда лежало два-три автомата. Разрешительные документы отец получал очень легко, потому что, в отличие от многих, он не был судим.

Была даже конспиративная квартира, оставшаяся от его родителей: на крыше специальная антенна, а у отца и у других членов группировки — радиотелефоны, тогда ещё почему-то запрещённые (точно неизвестно, о какой антенне идёт речь, впрочем, для ношения даже «обычного» мобильного телефона в начале 90-х действительно требовалась специальная лицензия. — Прим. Baza).

По количеству дорогих машин Мончегорск в тот момент обошёл Мурманск. Везде мы оставляли кортежи. Отец поездил в Петербурге на «гелендвагене» — перегнал его на Мончу. Из Мончегорска перегнал пятисотый «мерседес», потом — его в Москву и так далее. Возможно, он думал, что так его было сложнее выследить. Я стала плохо учиться в школе, потому что мельком видела эту другую жизнь и не понимала, зачем мне будущее с работой от звонка до звонка, если можно быть коммерсантом, быть свободным, срываться на Майорку, решать вопросы своим авторитетом. Мне нравился только бадминтон, а образование совсем не интересовало.

Олег Кузнецов, позади него Андрей Калмык Мучкаев

Под конец 1999 года в Мончегорске разгорается большая криминальная война. Одним из первых пропадает наш сосед, тот самый весельчак Мартышев (это случилось в октябре, прокурор Александр Голубев заявлял, что другой мончегорский авторитет Сергей Громов на допросе подтвердил: Мартышева утопили в озере. — Прим. Baza). До исчезновения он приходил к нам и говорил матери: «Следите за домом, следите за ребёнком». Отец очень много сил потратил на его поиски, даже заказывал вертолёт, водолазы прочёсывали болота — ничего. Некоторые до сих пор считают, что он жив, просто сменил личность и всё у него окей.

Мама мне рассказала, что у отца был конфликт с главарём другой группировки, его звали Устаков (тренер, лидер «боксёров». — Прим. Baza). Незадолго до смерти отца Устаков предупреждал его: «Ты не боишься за свою жизнь? Мартышев-то пропал». Помню поездку в Москву: я ездила на соревнования по бадминтону, а одновременно отец спланировал ужин в ресторане с каким-то влиятельным вором. Разговор был в таком духе, что отец обратился за помощью в защите от Устака, на что влиятельный человек предложил того «ликвидировать». Папа отказался, сказал, что «жить надо по совести». Что это был за человек, я до сих пор не знаю, но после этого у отца появились два двухметровых телохранителя из Петербурга. Осенью он стал более нервным, поставил камеры в подъезд, магазинов с патронами стало ещё больше. Тринадцатилетней мне он ничего не говорил, спрашивать было бесполезно. Мама забирает меня из школы и говорит: «Папа тебя сегодня утром провожал, а я встречаю, потому что, если ты будешь ходить одна, тебя могут ударить по голове, и ты останешься дурочкой».

Несмотря ни на что, я любила отца больше всех. Он олицетворял для меня мечту о жизни влиятельного человека.

А потом его убили. Уже через полчаса, в полдень, у нас в квартире полиция проводила обыск — видимо, чтобы установить связи, понять, с кем общался отец за минуты до. Но тогда это меня разозлило: тут такое горе, а они потрошат всю квартиру. Слава богу, мою комнату не обыскивали.

Кузнецов в домашней обстановке

Я же всё ещё была в своём пузыре: понимала, что люди исчезают, но не понимала масштабов этой войны и её значения. Разобралась только гораздо позже, когда дедушка сказал мне прочитать уголовное дело об убийстве — просто для себя, чтобы знать. Устаков там упоминается как человек, который привёз на машине убийцу Дорошенко, как пособник (Кузнецова заявляет, что об этом было написано в материалах дела об убийстве её отца. Больше это обстоятельство, впрочем, нигде не упоминается, в прессе тех лет не было единого мнения о заказчике и мотивах убийства Олега Кузнецова. — Прим. Baza.) Дорошенко был братом его бывшей жены. Устраивал на суде сцены, кричал, что отец должен ему денег, перерезал себе вены, заседание несколько раз переносили. Он до сих пор жив, но так и не отошёл от криминала, живёт от зоны до зоны.

Сейчас я считаю, что целью убийства было устранение конкурентов. Был такой человек Андрей Осин, он начинал в никелевой бригаде Мартышева, но потом поругался с ним и с отцом и в 1997 году ушёл к Устакову. Он жил с нами прямо в одном доме, в соседнем подъезде, но перестал даже здороваться с отцом. Я считаю, что с этого всё началось.

Папу хоронила мама. Она дала разрешение на похороны в Череповце, куда уехали бабушка с дедушкой, — чтобы они могли посещать могилу. Но отпевание проводили в Мончегорске. В город начало стекаться очень много людей из криминального мира из Москвы, Гатчины, Ленобласти, с Дальнего Востока. В Череповце полиция дала возможность похоронить гроб по-человечески, а потом, как только процессия закончилась, толпу, вооружённую до зубов, взяли с ОМОНом.

На похоронах я не была: чтобы сменить обстановку, меня отправили в Кандалакшу к папиному другу Дмитрию Акуличу и его сыну-пятикласснику Антону. Эту семью ждёт трагичная и сложная история. Акулич-старший был просто танк на колёсах, у него были связи на кандалакшском таможенном посту, поэтому он был незаменим, благодаря ему пропускали машины с металлом. У него была позиция не останавливаться ни перед чем, он держал в страхе криминал всей Мурманской области, находил стрелков для своего грядущего круговорота мести. Неудивительно, что в итоге он сам погиб.

Сын Войны

Из всех кличек Дмитрия Акулича — Боец, Акула — самой говорящей была Война. Родом из Кандалакши Мурманской области, предположительно, в начале 90-х он перебрался в Мончегорск. Дмитрия описывают как опасного и агрессивного «в делах» человека с неординарными боевыми навыками. Бывший военный, человек физически крепкий — в «летописях Горшкова» Акулич упоминается как фигура, из-за страха перед которой несколько других авторитетов покинули Мончегорск и скрывались. Точно не известно, сколько раз на него самого организовывали покушения: в прессе и полицейских сводках упоминаются 1999, 2001, 2003 и 2005 годы — но каждый раз Акулич выживал, о нём стали ходить легенды.

В самой известной истории покушение организовали на автотрассе, расстреляв машину Акулича — его чудом не задело. Когда один из стрелявших подошёл ближе, чтобы сделать контрольный, Акулич напал на него, а затем выдавил ему глаза и отобрал автомат. Двое других нападавших подошли, забрали ослеплённого третьего товарища и ещё минут десять безуспешно искали свою цель, после чего ретировались. Акулич не стрелял из «трофейного» автомата только потому, что у него якобы заклинило затвор. Отлежавшись, он вышел на дорогу в стороне от места нападения, остановил попутку и доехал до Мончегорска. В другой вариации этой истории Акулич не просто отпустил ослеплённого, а успел вытянуть из него имя заказчика покушения на себя, причём через год этот неназванный авторитет якобы действительно погибнет в Петербурге.

Как бы то ни было, позже Дмитрий Акулич всё же будет расстрелян прямо у своего дома 28 февраля 2008 года. Криминальный журналист Евгений Вышенков утверждал: «Все осведомлённые люди в Мончегорске знали: его смерть была санкционирована [Петром] Гузием». Этот некто Гузий ранее вообще не упоминался в контексте никелевых войн: по всей видимости, он стал заметной фигурой в «металлическом бизнесе» уже во второй половине нулевых. Мотивы убийства были также неизвестны.

Антон Акулич с девушкой

Сын Акулича Антон в этот момент жил в Петербурге с матерью, был отличником в медицинском вузе и получил КМС по плаванию — но гибель отца подкосила его. «Учёбу бросил, хотел пойти в армию, однако подвело плохое зрение», — писали «Санкт-Петербургские ведомости». В 2009 году Антона внезапно сажают на полгода за хранение автомата Калашникова, но после этого ни в каком криминале он сам замечен не был и тихо жил в Петербурге с девушкой в коммуналке на Васильевском острове — до 28 февраля 2013 года.

Ровно через 5 лет после убийства отца, Дмитрия Акулича, день в день, тот самый авторитет Пётр Гузий, который его заказал, погибает от восьми выстрелов в упор из пистолета ТТ на парковке дома № 27 по Выборгскому шоссе. Очевидцы успевают заметить убегающего высокого мужчину в красной куртке с белыми лампасами. Изначально убийство рассматривалось как заказное, и только через пять месяцев следователи вышли на Антона Акулича — он не сопротивлялся при аресте и написал явку с повинной. В своих показаниях парень расскажет, что якобы столкнулся с Гузием случайно, в «Макдоналдсе» на Озерках, за два месяца до отмщения. Авторитет вёл себя дерзко и во время разговора пригрозил Антону «успокоить его, как отца». Антон запомнил номера машины и занялся слежкой. В годовщину убийства папы он достал из схрона его ТТ, подкараулил Гузия на стоянке, когда тот уже завёл «ауди», рванул на себя заднюю дверцу, коленом опёрся на сиденье и высадил обойму.

Петербургская пресса не сообщала о приговоре Антону Акуличу, на сколько лет он был осуждён и вышел ли уже на свободу — неизвестно. Журналист Вышенков утверждал, что в группировке Гузия претензий к Антону нет: «”Всё честно”, — выслушав историю от журналиста, ответил один из них».

Отец был очень сильным лидером, после того как его не стало, группировку фактически возглавить было некому. Но Акулич-старший был намерен мстить — на этой волне он и стал фактически новым лидером. Я всё равно считаю, что Дмитрий Акулич не достиг бы тех высот в криминальном мире, если бы не мой отец. Он даже специально ездил в Мончегорск, когда на Дмитрия в очередной раз напали, — помогал ему доставать ружья, автоматы. Я думаю, если бы не папа, Дмитрий не купил бы даже квартиру в Мончегорске.

Через месяц после смерти отца, тогда же, в 2000 году, пропадает Сергей Примак — спортсмен, который отвечал за силовые вопросы в группировке, у него в Мончегорске осталась семья. Так «устаковцы» продолжали «зачистку» бригады отца (высказывались предположения, что похищение организовал перебежавший к Устакову Осин. — Прим. Baza).

Через четыре месяца внезапно погибает сам Устаков — Акулич-старший проговорился об этом, когда я в бытовом разговоре жаловалась, что спорткомитет дал денег только на одни соревнования по бадминтону из двух. Акулич сказал: «А что ты хочешь, в городе есть ещё боксёры — может, они тоже хотят куда-то съездить. К тому же их тренера, Устакова, недавно убили». Мать сразу замахала ему, мол, прекрати-прекрати. Но Акулич всё равно тогда подтвердил, что это Устаков заказал отца. Я запомнила эту фамилию.

Через год происходит новый громкий расстрел: в ночь на 1 октября 2001 года погибает отцовский очень близкий друг и авторитет группировки Андрей Мучкаев по прозвищу Калмык. Это произошло на стоянке у стадиона на проспекте Кирова. Калмыку пуля попала в голову, он умер у Дмитрия Акулича на руках. Всего там было пятеро членов ОПГ. Второй погибший — молодой Паша Королюк: 23 года, боксёр, отец преподавал у него на курсах английского. Третий — Лёша Мальм: вырос в детском доме, был охранником и водителем лояльного бизнесмена Тарасюка (предположительно, истинной целью расстрела был Дмитрий Акулич, но на стоянке он начал отстреливаться, и не все нападавшие даже успели запрыгнуть обратно в машину — они спасались бегством. Один из них — Игорь Шалар — в дальнейшем упоминается как человек из группировки Сергея Громова. Был осуждён, вышел на свободу в 10-х и к 2021 году стал «чёрным риелтором» в Петербурге).

Когда-то перебежавший к «устаковцам» Осин уже отошёл от «металлических» дел, жил в Петрозаводске, возглавлял там терминал «Ростехэнерго» — но в начале декабря 2004 года месть настигнет и его: два автоматчика расстреливают Осина по приезде в Мончегорск.

Я до сих пор пытаюсь найти ответы на некоторые вопросы: почему всё закончилось таким кровопролитием, почему нельзя было иначе? Мне врезалось в память, как, собираясь вместе с друзьями, папа причитал: «Сколько же нам жить осталось?» Его бизнес-партнёр после убийства стал себя непорядочно вести. Мы с мамой приехали в Питер, чтобы разобраться с долями в магазинах, а ей говорят: «Ты тут никто», — потому что все деньги давались на доверии и ничего оформлено не было. Тогда мать прибегла к последнему аргументу и позвонила Акуличу. Тот начал жёсткий разговор, но договориться не вышло. Тогда к бизнес-партнёру внезапно пришли с проверками из налоговой, и в итоге в 2005 году магазины закрылись.

Сейчас из бригады отца остались единицы. Они ведут мирный образ жизни, все с квартирами комфорт-класса, кто-то перебрался в Петербург, занимаются норвежско-российским бизнесом, кое-кто избрался муниципальным депутатом в Мурманской области.

Олег Кузнецов с дочерью Натальей

Я же смогла закончить школу, потом — получить два высших. По сути, отец оставил после себя только комнату в коммунальной квартире на Троицкой площади в Петербурге, в Доме политкаторжан. Квартиру на Монче и все папины машины мы продали ещё 20 лет назад — постояв, они сильно упали в цене. «Гелендваген» вообще был оформлен на какого-то белоруса, нерастаможенный. Изъятые из сейфа 15 тысяч долларов съела инфляция.

Я не спилась, не скурилась, ни разу в жизни не употребляла наркотики. Работала в СПбГУ в отделе международных связей, потом — в банковской сфере, в страховой, очень много занималась благотворительностью — помощь бездомным, матерям-одиночкам. Много участвую в патриотических мероприятиях, марафонах. Ещё я занимаюсь правозащитой: после собственной истории с отъёмом жилья я помогаю другим жертвам рейдерских захватов. Много путешествовала — и в Кабо-Верде, и в Штаты, и на Кубу, и в Тунис.

Я горжусь, что у меня получилось достойно проводить в последний путь бабушку, дедушку — я и вовсе хоронила их одна. Причём каждый раз, когда из-за смерти приходилось встречать полицейских в квартире и что-то рассказывать, я будто возвращалась обратно в 2000 год. Недавно мне удалось наконец поставить отцу памятник, который я хотела, один из самых высоких на кладбище, с его джипом на обратной стороне. Я ухаживаю за нашим семейным захоронением. В Мончегорск я уже не приезжаю и очень благодарна, что семья тогда приняла решение хоронить отца в Череповце. У меня уже другой менталитет для этого города, я не хочу встречать сотню знакомых лиц.

В феврале 2007 года я прилетела на встречу с классной руководительницей, и её дочь рассказала, что встречается с Денисом Устаковым, сыном Александра (Наталья считает, что именно из-за конфликта с Устаковым-старшим погиб её отец. — Прим. Baza). Потом пришёл и сам Денис, так мы оказались за общим столом. Вроде и претензий друг к другу нет, а вроде и приятельствовать было неуместно. Если бы кто-то из нас вышел из себя — пришлось бы вмешиваться Акуличу. Ничего хорошего из этого бы не вышло. Зачем будоражить бурю в стакане

Сын: Денис Устаков, Отец: Александр Устаков

Тренер по боксу, глава «устаковцев»

Говорят, что, когда крестишься, у тебя судьба меняется. Папа покрестился, а через год погиб (его расстреляли в марте 2001 года, дело не раскрыто, исполнители неизвестны, хотя Денис Устаков полагает, что «их всех уже нет в живых». — Прим. Baza). Когда его убили, мне было девятнадцать. Приехал в Мончегорск — но никаких денег не осталось, вообще ничего. Квартира только. Хотя я представляю, какие там деньги были. После похорон метнулся в Питер — был чемпионат Санкт-Петербурга по боксу. В полуфинале я проиграл Димке Игнатову. Мне кажется, что меня тогда поджали — но это уже было не важно. Пришёл вызов на Кубок России: на него вызывают только 8 человек в каждом весе со всей страны. Меня вызвали персонально. Я сказал: «Папы больше нет, я больше ничем заниматься не буду». Это была его мечта, не моя. Я просто уехал.

Отец родом из Казани, как и я. В Мончегорск он приехал в 1984 году по распределению — альтернативой была Якутия. Мне 4 года. Папа сварщик последнего разряда, очень хороший. У него даже было своё клеймо. Жили в общаге два года, потом в Североморске произошла какая-то авария, папа поехал её ликвидировать — и за это получил уже квартиру в Мончегорске.

Жили мы, конечно, бедно, стояли в очередях за гуманитаркой, ели ножки Буша — но мне тогда всё это казалось нормой. А потом папа начал заниматься боксом в Мончегорске, хотя в спорт он вообще пришёл в 27 лет, очень поздно. Его тренером сначала был Иван Дудинский, потом — Виталий Беляев. В 33 года папа выполнил кандидата в мастера спорта, получил высшее образование и начал тренировать. А в 1993 году уехал в Питер.

Александр Устаков в молодости

Я был папиной надеждой, главным проектом. Я занимался всем, кроме хоккея: плавание, футбол, лыжи горные и беговые, но главное — это, конечно, бокс. Сначала я мотался на соревнования, а после 9-го класса переехал тоже в Петербург — продолжать серьёзную спортивную карьеру у заслуженного тренера России Бориса Хесина. Дядька был офигительный, просто супер. Папа оплачивал все мои поездки и всех тренеров. А за каждый следующий выигранный турнир он платил мне 400 долларов — в 90-е, когда зарплата у людей была по 100. Это был пик, две тренировки в день, жизнь как у золотой молодёжи.

Всю свою жизнь я бегал кросс с утра. Папа звонил в 9 утра и будил меня, где бы он ни был. Мама шутила, что, если бы он был президентом, вся страна бегала бы кросс по утрам. У нас был договор: если я выполняю мастера спорта по боксу до восемнадцати, то папа дарит мне машину. Я выполнил в семнадцать, стал вторым на чемпионате Санкт-Петербурга среди взрослых. Кто папу видел — говорил, что таким счастливым он не был никогда. Машина была моя — ВАЗ-2108.

Только в 2000-м папа приехал в Мончегорск снова. Тогда в городе были разные бригады — «боксёры», Гром, другие металлисты. К отцу сразу стали потягиваться его же ученики, которых он знал с 1992 года. Как лидер он был сильный, справедливый человек, настоящий. Он сделал себя сам.

Олега [Кузнецова] убил мой дядя Юра. Но, как я понял, — это было что-то личное, из-за денег или нет — я точно не знаю, я тогда был в Петербурге. Сам папа дружил с Олегом много лет, потом, конечно, отдалились. Его дочь [Наталью] я тоже знаю. Знаю, что она пережила. Я пережил то же самое. В самом конце папа уже был смотрящим за Мончегорском. Когда с мурманскими бандитами встречался на годовщинах пацанов — все говорили, что это был единственный человек, которого по-настоящему жалко.

Сейчас уже по прошествии времени, читая много книг по саморазвитию, я спрашиваю себя: изменил бы я что-нибудь в своей жизни, если бы мог? Даже чтобы папа остался бы жив. И всякий раз я прихожу к выводу, что ничего бы не менял. Потому что испытания, которые я прошёл, — только мои, я бы иначе не встал на свой собственный путь. Ты совершенствуешься до конца жизни, если остановишься — умрёшь. Всё, что не двигается, — умирает. Тот взгляд на мир, который у меня есть сейчас, я бы не обрёл под крылом папы. Может быть, Всевышний специально и сделал, что папа ушёл именно так.

Денис Устаков

Я начал вариться в этой кухне, от которой папа меня ограждал. С теми, с теми, с теми. Знаю всё про всех, но пусть камни кидает тот, кто сам безгрешен. Я никого сейчас не могу судить. Я сам был очень похож на отца, но когда у тебя всегда светит солнце, а потом оно перестало — становишься отлетевшим. У меня были мысли навести справедливость, но потом однажды папа мне приснился и сказал: «Не мсти за меня». И всё — я отпустил этот момент. Я очень чутко отношусь к своим снам.

Была очень сильная депрессия, чудом меня пронесло — никуда глубоко не залез, везде по краешку. Все друзья отсидели, я — нет. Половины уже нет в живых. Я был безбашенным, много бухал, глотал колёса — но ничего тяжёлого. Года два не работал, никаких целей в жизни, прострация. Как будто ты идёшь в темноте с завязанными глазами. Жили с мамой на 100 рублей в день, слава богу, у неё руки золотые, и готовит она божественно.

То, что я выжил и не залез в наркоту, — это всё благодаря маме. Мама меня отмолила. Единственный человек, который в меня верил. Только она говорила: «Ещё узнаете его, ещё увидите».

Следующие 15 лет я провёл в Мончегорске, вообще не вылезая. После папы коллектив остался — двигались-двигались, лазали на комбинат, как и весь город, но это всё уже было беспонтово: и денег уже таких не было, и весь этот криминал оказался мне совсем не близок. Поэтому в один день я просто пошёл работать обычным грузчиком. Когда ты на самом дне, можно либо идти по нему дальше, либо отталкиваться, правильно же? Я решил оттолкнуться. Потом — охранником. Потом — уехал за первой женой в Питер, я работал тонировщиком автомобилей. Потом переехали в Мурманск, я устроился в пожарную охрану, в МЧС. Расстались, через две недели встретил свою вторую жену, с первого взгляда влюбился — я знаю, такое волшебное чувство. Устроился в «Мурманскавтодор» «на лопату» (разнорабочим. — Прим. Baza). Через 4 года стал оператором (асфальтобетонного завода. — Прим. Baza). Сейчас уже 10-й сезон закончил, сам варю асфальт, управляю всем процессом и учусь по специальности в Петрозаводске, по строительству аэродромов. Мне нравится моя работа и то, как я строю свою жизнь.

Со смерти папы прошло уже 23 года. Это две разных жизни. Та боль, которую я пережил, — она моя, я её ни с кем не делю. Да, было тяжело, очень. Слава богу, что выжил. Слава богу, что зарабатываю честно свои деньги, что меня любят и ценят на работе.

Семья Устаковых

Много кого убили. Грома убили. Они начали стрелять друг друга — всё из-за денег. Вовку Овчинникова жалко, убили через год. Илюху Голенева, он с папой лежит рядом в Мончегорске. Но я на кладбище не хожу, по духовным практикам понимаю, что там нет ничего, там пусто. Душа переродилась — и всё. Я хожу в Кольский монастырь, молюсь каждое утро, всех вспоминаю. Вера — это единственная вещь, которую у тебя никто не отнимет. Иисус для меня великий учитель.

Жизнь у меня была — только держись. Я держусь течения. Всему своё время, Господь подскажет. Надо слушать себя, своё сердце. Не зря говорят, что мозг от дьявола, — надо жить душой.

Дочь: Анна, Отец: Маркеша

Авторитет из Нижнего Новгорода

Когда я родилась — трясся весь город. Папа пустился в трёхдневный загул вместе с друзьями. Вадик Белый, Володя Вагон, Сергей Дуба (Владислав Леонтьев, Владимир Вагин и Сергей Полубинский — все уважаемые воры в законе, одни из первых «славянских» на Нижегородщине. — Прим. Baza) — это были его близкие, прямо кореша. С Костей Эпилепсиком папа вообще дружил со школы (Константин Макаров, ещё один авторитет. — Прим. Baza). Но дома у нас никогда не было криминалитета.

У нас был только Григорий Лепс. Тоже друг семьи, гречу с котлетами кушал, ему нравилось, как готовит моя бабушка. Познакомились они в караоке в Сочи на тусовке в 90-х, ещё когда Лепс не был так популярен. В очередной раз, когда я была в гостях у папы уже в Москве, он, конечно, «повёз нас к Грише». Помню, играя, напугала его собаку, доставали её потом из-под дивана. Дружат они до сих пор, даже когда несколько лет назад у отца случилась большая беда со здоровьем, дядя Гриша помогал вызвать ему вертолёт в Нижний Новгород, чтобы транспортировать папу срочно в Москву.

Точно описать принадлежность Маркеши к конкретной группировке не удаётся. Собеседники «Базы» считают, что он действительно был близок к бригаде нижегородского авторитета Константина Макарова (Костя Эпилепсик). Макаров, в свою очередь, был выходцем из группировки влиятельного карманного вора Славы Козина по кличке Коза — тот в советское время получил «воспитание» в легендарной нижегородской школе карманных воров. Впрочем, в 90-е карманники Нижнего, которые по воровской традиции не должны были нарушать свой профиль деятельности, всё же стали делиться на бригады, промышлявшие в том числе рэкетом, «убийствами на гастролях» (в других регионах) и мошенничеством.

В 1998 году газета «Коммерсант» выпускает большую статью о том, как Волго-Вятский отдел полиции по борьбе с оргпреступностью постепенно выдавил из Нижегородской области всех «нерусских» воров в законе, которых в среде силовиков презрительно называли лаврушниками или заезжими. Оставшихся же русских воров милиция якобы держала под контролем. Среди них оказались и близкие друзья Маркеши.

Сходка нижегородских авторитетов, вверху седьмой слева — Владислав Леонтьев (Вадик Белый), двенадцатый — Григорий Лепсверидзе (Григорий Лепс); внизу четвёртый слева — Сергей Полубинский (Дуба). Ресторан «Ассамблея», Нижний Новгород, 05.07.1993 г.

Cергей Полубинский (Дуба) — родом из посёлка Кондраково Владимирской области. «Несмотря на малочисленность населения посёлка — всего 400 человек, — Полубинский умудрился заняться здесь карманными кражами, пишет о нём портал Mzk1.ru. Поднаторев в этом ремесле, Сергей стал выезжать на «гастроли» в ближайшие города. Переехал в Нижний, был коронован в воры в 1988 году — стал одним из первых «славянских» воров города. Второе его прозвище также было Дипломат — собственно, за дипломатичность.

Владислав Леонтьев (Вадик Белый) — ещё один молодой нижегородский вор в законе, коронованный всего в 23 года тем же Полубинским (Дубой), а ещё — такими влиятельными ворами, как Захарий Калашов (Шакро Молодой) и Аслан Усоян (Дед Хасан). Причём к этому моменту Леонтьев ещё ни разу не сидел. Потом он жил в США, пока в 1998 году его не задержали по подозрению в торговле колумбийскими наркотиками. Уже в России после депортации он отсидел свой первый срок за мошенничество, а выйдя на свободу, эмигрировал в Эмираты. Впрочем, в 2013 году под давлением дубайских спецслужб он переехал на Кипр, где в 2020 году Белый скончался от инсульта.

Наконец, Владимир Вагин по прозвищу Вагон — первый раз был задержан, когда ему только исполнилось 16 лет, из-за магазинной кражи. Впоследствии Вагин отсидит ещё девять сроков, во время которых получит уважение и статус вора, а позже станет и «смотрящим» за всей Нижегородщиной. Как пишет портал «Прайм крайм»: «Вагон считался одной из ключевых фигур славянской части клана [Деда Хасана]». В 2009 году Вагин также эмигрировал в ОАЭ и жил там следующие пять лет, пока позволяли финансы. Затем при попытке перебраться в Таиланд его задержали и депортировали в Россию, где его уже ждало очередное уголовное дело за покушение на убийство сотрудника полиции: «В марте 2009 года в Нижнем Новгороде он ранил ножом выпускника академии МВД в уличной драке возле кафе “Сохо”», — пишет «Прайм крайм». Вагон ушёл из жизни таинственно: 21 сентября 2018 года он был найден повешенным в колонии посёлка Ныроб Пермского края (в криминальном мире за ней закрепился статус «пыточной»). Множество источников, от правозащитников и адвокатов до криминальных журналистов и бывших оперативников РУБОПа, до сих пор считают, что Владимир Вагин не мог сам совершить самоубийство — если только его не довели.

Ещё стоит отметить, что Володя Вагон и Вадик Белый входили в так называемый братский круг — гипотетическую транснациональную группировку, о которой впервые заявило Министерство финансов США, подозревая её в торговле наркотиками, оружием, отмывании денег и разрешении споров между разными группировками на международном уровне «русской мафии». Кроме 22 физических лиц в списке «братского круга» есть и юридические фирмы — всем им запретили вести свою деятельность в США. Известно также, что певец Григорий Лепс тоже попал в «братский круг», хотя любую связь с криминалом он отрицает.

Григорий Лепс и Александр Марков в ресторане «Жемчужина», Сочи

Писатель и исследователь воровской России Марк Галеотти заявлял, что не видит никаких свидетельств того, что такая самостоятельная группировка «братский круг» реально существовала, и предположил, что таким образом Минфин США пытается описать само явление института воров в законе и их связи. Криминальный журналист Сергей Канев в «Новой газете», впрочем, отмечал, что бросается в глаза, как «некоторые “кружковцы” так или иначе входили в ближайшее окружение недавно убитых Аслана Усояна (Деда Хасана) и Вячеслава Иванькова (Япончика)». Канев также предположил, что список «братского круга» может быть основан на «слитых данных»: например, кем-то из конкурирующего с Дедом Хасаном клана Тариэла Ониани (Таро). Вторая версия репортёра об источнике — это данные «бывшего начальника отдела ОРЧ-2 ГУВД по г. Москве полковника Г.», который эмигрировал в США и «мог кое-какие материалы по ворам прихватить с собой».

Несмотря на дружбу с Белым, Вагоном и даже Лепсом, Маркеша в списках «братского круга» не упоминается. О его воровском статусе тоже ничего не известно. У него есть одна дочь — Анна. Baza публикует её рассказ.

Лепс поёт вместе с Маркешей

Первый раз папа сел подростком ещё в Союзе, когда связался с блатовавшей компанией Автозаводского района. В центре города они попали в драку двух группировок: тёрка шла с некими «колбасниками». В результате погиб один человек — его пырнули. Папа находился под следствием, когда от высших в банде поступило предложение: ты берёшь вину на себя, отсидишь, но зато получишь авторитет у чёрной масти. Он согласился — так и залетел на зону, а вышел только через 13 лет, в 31 год, — по сути, вся его молодость прошла в тюрьме. Вернулся в Нижний в 1988 году, но к обычной жизни приспособиться, конечно, уже не мог.

Маркеша с женой

В 90-х познакомился с мамой — ей было 19 лет, большая разница в возрасте, он её отбил у другого парня. Когда мамины родители узнали о том, с кем дочь связалась, скандал был страшный. Если меня в сердцах бабушка потом могла назвать маркинским или бандитским отродьем, причитать, что «кровь не водица, яблоко от яблони недалеко падает», то мама никогда себе не позволяла говорить плохо о папиных друзьях. У неё было сложное детство в многодетной семье, в маленькой однокомнатной квартире на Белинского. Бабушкин брат был пьющим и кошмарил всю семью, у него часто срывало крышу: приводил девушек в эту тесноту, прямо у мамы на глазах, мог ломиться в двери, грозиться всех убить. Семья боялась его, мама рассказывала, что «всегда хотела найти того, кто меня от него защитит». Так и появился Маркеша, и только при виде него этот бабушкин брат был тише воды — он его боялся, потому что вся улица его знала.

Они часто летали отдыхать, но для этих поездок всегда был какой-то повод, не просто отпуск вдвоём — папа мог резко объявить маме «собирайся, завтра летим на Майорку». А там уже ждали его авторитетные друзья для очередной встречи-сходки-посиделки. Маму это бесило, она могла подолгу просто скучать без дела в кругу других таких же жён.

Маркеша с маленькой дочерью

А потом его первый раз похитили, прямо пока я была грудничком. По рассказам, это якобы были нижегородские менты и они пытали его, записывая на диктофон (вероятно, именно об этом похищении Маркеши газета «Коммерсант» писала в 1998 году, однако там обстоятельства поданы совсем иначе. — Прим. Baza). Хотели, чтобы он оговорил кого-то и сдал. Мама жутко испугалась, у неё сразу пропало молоко, меня перевели на сухое. Именно тогда мы собрали вещи и переехали в деревню Ураз-авылы, в родовой дом семьи мамы. Через несколько дней она вернулась в город по делам, зашла в квартиру — а там всё перевёрнуто.

В деревню, пока всё не улеглось, папа приезжал всегда с охраной, причём один обязательно оставался на стрёме на выходе у ворот. Когда же он уезжал, то раздавал карабины двоюродным братьям, чтобы те стояли у моей кроватки, охраняли, несли караул, — и братьи реально так и делали, чтобы меня не выкрали и на отца потом не смогли надавить таким образом. Все знали, что «если дядя Саша что-то скажет, надо выполнять».

Позже вернулись в город, но родители развелись и перестали жить вместе — у папы появилась другая женщина. Он вообще притягивает их, как магнит. Мама рассказывала, что жила как на вулкане — ей могли позвонить из ночного клуба и сказать: «К твоему Сашке какая-то тёлка клеится». Тогда она срывалась, приезжала и выговаривала ему, какого хрена он тут делает. Может, это какая-то травма, но у меня всегда было ощущение, что папа не имеет привязанности к людям.

А потом произошло убийство. Это был отдых в гостинице «Берег» с друзьями, папа, вероятно, был пьяный, вышел покурить (в старых базах о розыске это убийство датируется 27 мая 2000 года. — Прим. Baza). Охранник у входа по какой-то причине стал рамсить на него. Так же как и я, папа вскипает мгновенно. Завязалась потасовка, папа сказал, что «был совершенно один против этого шкафа». Когда охранник заломил его и начал душить, отец нащупал нож, выхватил его и воткнул ему в печень. Тот умер в больнице, у него остались жена с детьми. У моего двоюродного брата другая версия: что этот охранник стал угрожать всей нашей семье ещё в ресторане, тогда отец пошёл к машине, а когда мужчина увязался за ним — он достал пистолет и выстрелил в него.

Я считаю, что провоцировать и нападать на человека, кем бы он ни был, — это нельзя оправдать. Мне кажется, этому охраннику нужно было сделать что-то, чтобы папа «присел». Я не считаю отца убийцей, но и превышением самообороны это тоже не было. Он сказал: «Я не хотел, чтобы так вышло. Если бы не я, то меня бы убили. Не получилось по-другому. Если бы я знал, что так всё сложится, сидел бы дома и пелёнки стирал».

Отец скрывался до 2005 года, сначала в Ивановской области, потом — на Каширском шоссе в Москве; несмотря на федеральный розыск, он много перемещался, даже год жил в США: звонил оттуда и обещал, что всех нас обеспечит, что я буду в шоколаде. Потом, правда, вернулся в Москву — московские менты его совсем не искали, зато в любую нашу встречу в ресторане к нему могли «подъехать» коллеги, и телефон у него всегда разрывался. Я сижу ем салат, занимаюсь какой-нибудь фигнёй, а отец обсуждает «бизнес-проекты», как мне казалось: «Да вот, такой-то забурился в Волоколамск. Надо его подогреть». Уже дома я спрашиваю: «Мам, а кто забурился в Волоколамск?» Она делает недовольное лицо и выцеживает: «Да зона там находится, я убью его, что он при ребёнке такие вещи обсуждает». Потом звонила, выносила ему мозг.

Затем его снова похитили, вроде бы снова полицейские (обстоятельства этого похищения редакции подтвердить не удалось, о нём нет никаких сведений. — Прим. Baza). Увезли на какое-то болото, резали и топили раны, чтобы он разговорился — иначе обещали засунуть на зону, где его опустят. Брат говорил, что у папы остались шрамы по всей спине и шее. Но, конечно, он не сдался, только потерял сознание. Похитители тогда подумали, что он уже не жилец, и бросили его прямо в болоте. Но в итоге он с этими ранениями дополз до трассы из леса, поймал тачку и позвонил, чтобы его забрали.

Я считаю, что он очень живучий, достойный в своей среде человек и мужественно выходил из тех обстоятельств, в которые его окунала жизнь. Я не обижаюсь на то, что мы редко общаемся, на то, что он ушёл от мамы. К человеку с таким бэкграундом вообще нельзя предъявлять претензии такие, как к обычным людям. Мне его обвинить не в чем.

В мои восемь лет мы, как обычно, приехали к папе в Москву повидаться, ходили на экскурсию в собор Василия Блаженного. А через два дня его повязали на сходке, причём вместе с двоюродным братом. Это произошло в Московской области, ещё на подъезде у них было подозрение, что происходит что-то не то, даже пришлось сменить машину. Брат успел позвонить своей матери, сказать, что всё хорошо и ему не нужно звонить, потом убрать телефон и первым войти в здание сауны. На него накинулись два типа, избили, прыгали на нём — подумали, что это и есть батя, когда тот стоял у входа. Все остальные, кто находился в зале, легли на пол. Потом всех увезли на многочасовые допросы, брата через пару дней отпустили — он ничего не сказал.

Папу этапировали в Нижегородскую область. Дальше с 2005 по 2011 год я его не видела, но он не забывал меня, присылал открытки своим каллиграфическим почерком, трогательные поздравления. Отправлял много подарков, выглядело это так: мы с мамой куда-то едем, она звонит по телефону, к нам подсаживается какой-то человек и передаёт целые коробки — постельное бельё с Золушкой, игрушки, розовый костюм. Я понимаю, что это не мог папа выбирать. Мама потом объяснила, что это выбирали друзья с жёнами, которых отец просто попросил. То есть люди, конечно, понятия не имели, какой у меня вкус и что я ношу. В другой раз на день рождения «гонец» так привёз мне ноутбук — и я заплакала, потому что очень скучала по папе, а дети вокруг смотрели на меня так, будто всё знают.

После 2005 года общение с отцом было редким, по телефону, и на заднем плане всегда был включён телевизор — конечно, на самом деле, чтобы никто не услышал, что в бараке созваниваются.

В 2005 году я нахожусь в татарской деревне, где родилась моя бабушка, Краснооктябрьский район Нижегородской области, — это день моего имянаречения в мусульманстве. На торте написано моё духовное имя — Нурия. Папа в это время сидит в местах не столь отдалённых — но я об этом по-прежнему не знаю. Когда мама позвонила ему и рассказала, что меня посвятили в ислам, ведь теперь я росла с мамой в мусульманской семье, он сильно разорался, обещал вбить в неё осиновый кол, ещё год после этого они не общались.

Страх перед тем, что мне кто-то расскажет про реальную историю отца, объединял маму с бабушками. В садик я ходила на улице Минина, он был непростой: детей туда отдавали иностранцы, послы, бизнесмены, учёные. Потом поступила уже сама в гимназию № 13. Конечно, там все знали, чья я дочь, но в интеллигентных семьях детей воспитывали относиться без претензий — я ведь ни в чём не виновата.

Когда же весь Нижний узнал, что папа натворил, маме стали отказывать в приёме на работу со словами: «Ты же всё понимаешь, ну не можем мы». Это стало огромной проблемой, хотя даже тогда ей удавалось от меня всё скрывать. Ходила по вечерам, срывала листовки о розыске с лицом папы. Из друзей отца ей почему-то никто не стал помогать, они просто испарились, и тогда в ней проснулись большая злость и ненависть к этой стороне своей жизни, даже в мыслях не было звонить и о чём-то просить: «Как только у самого Саши начались проблемы, нас все бросили». Мы уехали из Нижнего в Москву, продав две квартиры, именно из-за этого. Брат бабушки при этом повторял, что, «куда бы мы ни уехали, Аня всегда будет Аней», имея в виду, кто мой отец. Только от этой семьи я всегда чувствовала налёт опаски за связь с криминалом.

Я и правда считаю, что у меня было счастливое детство, но не из-за денег, а потому, что мама и бабушка мне это счастливое детство организовали. Мало того что я до 13 лет ни капли не знала, кто мой отец и в каких историях завязан, — меня возили по два-три раза в год на моря, мы могли по месяцу жить в санатории.

В 13 лет у меня проснулось бунтарство, я решила, что никогда не буду делать так, как мне указывают. И именно в этом возрасте мама на кухне сказала мне, что папа сидит в тюрьме. Я была в шоке, не понимала, как к этому относиться. Через год, выйдя досрочно, папа сказал: «Я хотел сам тебе всё объяснить. Когда узнал, что мама тебе рассказала, я сидел и плакал».

Я была заорганизованным подростком без минуты свободного времени между кружками — мама с бабушкой, конечно, начали лепить из меня то, чем я не являюсь. Вкупе с фактическим отсутствием отца это вылилось в проблемы с общением, мне сложно было строить дружеские связи; одновременно я нуждалась в ком-то, кто избавит меня от контроля семьи. Могла залипнуть на ком-то аддиктивно и развести «страдания Татьяны» — в основном на парнях, которым я была безразлична. В психологии это называется «влечение к холодной мужской фигуре». Хотелось получить признание и любовь, потому что дома меня ждали только строгость и замечания.

Во мне много отцовского, мы похожи внешне, я даже сплю, как он: глубоко и запойно, меня невозможно добудиться. И ем я точно так же, лицом в тарелку. Несмотря на 8 классов образования, у него очень хорошие мозги, он любит решать судоку и разные логические задачи, раньше писал стихи. Никогда при мне не слушал блатняк, только классическую музыку или Криса Ри, Тину Тёрнер. У него дипломатический дар, роль всегда заключалась в том, чтобы разруливать конфликты, а не создавать их — так он много «консультировал» молодых. Когда уже во взрослом возрасте я стала читать статьи про его окружение, я была в ужасе от историй про наркотрафик и прочее: папа никогда таким не занимался, думаю, я бы знала. Мы с папой не были близки, но я жалею об этом, потому что он очень умный и интересный человек, достойный и светлый.

Когда отец вернулся в 2011-м, мы встретились в ТЦ «Европейский» в кафе снизу. Папа пришёл с сопровождающим, как всегда. Некоторое время мы сидели и просто смотрели друг на друга — он не понимал, как со мной общаться, и в итоге просто устроил мне шикарный шопинг: купили мне кеды Marc Jacobs, несколько пакетов вещей. У папы очень хороший вкус. Сопли пузырём, пальцы веером, огромные килограммовые распятия на груди — это всё не про него. Он даже не матерится.

Папу до сих пор преследует эхо прошлого, он считает, что его прослушивают. В Нижнем Новгороде его знают во всех ресторанах, куда ни войдёт — все до сих пор по струнке: «Здрасьте, дядь Саш». Разве что во время чемпионата мира по футболу он позвонил мне и сказал: «У нас все разъехались из города, проверяют все машины, я тоже сижу в деревне. Наши менты сказали: “Давайте-ка вы, ребята, спрячетесь ненадолго, чтобы не было никаких ситуаций”». Когда я задаю вопросы, он обрывает меня: «Ань, ну не по телефону же», — а встреча всё равно не состоится. Я предлагаю приехать в Нижний — он отвечает что-нибудь вроде: «Сейчас не надо, тут плохая обстановка». У него всегда было множество телефонов — я помню, коробками с сотовыми была завалена квартира. Мне кажется, этот постоянный конспирологический фон уже давно надуманный.

Кичилась я своей связью только по пьяни, уже в Москве, будучи взрослой, могла при стычке крикнуть что-то вроде: «Мне достаточно сделать один звонок — и тебя так напугают». Но не было таких ситуаций, чтобы следовало к этому прибегнуть всерьёз, мои конфликты возникают не с такими людьми, к которым применимы эти методы. Папа всегда говорил только в общем: «Если что — сразу говори мне, я задницу надеру так, что мало не покажется».

После школы я поступила на платное в университет Сеченова на стоматолога, потому что всегда хотела стать врачом. Папы не было на моём выпускном, но помогал он финансово всё время учёбы, даже в ординатуре. Последнее время он совсем перестал проявлять интерес к моей жизни. Даже когда я недавно позвонила и сказала, что съехала от мамы и бабушки, что живу теперь в другом городе, он не уточнял, где, с кем, почему. Это классика, он холодный человек, и я не в состоянии его поменять. Хотя иногда он вдруг без предупреждения делает видеовызов и показывает меня своим друзьям на застолье — как какой-то свой трофей. Я не обижаюсь, но это застаёт меня врасплох. Я живу обычной жизнью.

Кто мой отец, в курсе сейчас только близкие и мой жених. На работе никто не знает, чтобы, не дай бог, не подумали, что меня устроили по блату, ведь это не так. Друзья же могут только пошутить о том, выручу ли я их, если они где-то набедокурят. Я всегда отвечаю: «Извините, но подтиранием задниц мы не занимаемся».

Дочь: Саша, Отец: Александр Анисимов

Акула, петербургский авторитет

В шестнадцать мама уехала с Арзамаса в Питер и пошла работать на завод, а потом этот завод ей подарили (Саша не уточняет, что это за был за завод. — Прим. Baza). Такая пробивная женщина, которая ходила в длинной шубе, на высоких острых каблуках, дорогие духи, красная помада, длинные красные волосы по пояс. Роковая женщина. Отец сразу, как увидел её, — влюбился. Он просто пришёл к ней в офис по каким-то делам, история умалчивает, по каким, — но был покорён.

К тому моменту у отца был уже серьёзный статус в криминальном мире, а стаж по зонам — около 20 лет суммарно, ещё с подросткового возраста. Он заваливал её дорогими подарками, встречал на машинах или говорил, кто её встретит, окучивал безопасностью. И вот мама беременна, а отец такой: «Это не мой ребёнок». Он отрекался, не хотел детей. Мама решила всё равно рожать. Когда я появилась, все стали передавать отцу, что я очень сильно на него похожа. Я вылитая копия, сейчас он даже ещё ниже меня. У нас с ним одинаково широкий рот и очень большая улыбка, поэтому к отцу прикрепилось такое прозвище. Только поэтому.

Становление и распад «акуловских»

Сам Александр Анисимов по прозвищу Акула заявлял, что никакой банды «акуловских» не существовало. Но за последние 30 лет российская пресса немало написала о становлении такой группировки и судьбе её влиятельного лидера.

Родился Анисимов в 1961 году, в Приозерске Ленинградской области в простой рабочей семье. Известный журналист Андрей Константинов в своём «Бандитском Петербурге» посвятил Акуле целую главу: «У Анисимова небольшой рост наложился на жёсткий характер. Первый раз его судили за хулиганство в 1979 году в Красносельском районном суде Ленинграда. <...> Тогда к нему, маленькому и щуплому, пристали на улице несколько здоровяков, стали насмехаться. А у Александра была одна особенность — если уж он начинал драться, то свирепел».

«Акуловские»

После первого срока в 1980 году он снова сел за «хулиганку», через три года — снова, но уже за «тяжкие телесные». Константинов утверждает, что свою знаменитую кличку Акула получил в 1986 году, когда на зоне в Коми чуть не перегрыз горло другому зеку, — но сам Анисимов называет это выдумкой журналистов. Тем не менее свой авторитет Акула заслужил именно в заключении: «В тюрьмах он вёл себя скромно, не выпячивался, не унижал людей, понты он не кидал», — аскетизм станет его характерной чертой и на свободе.

В начале 90-х Ленинград уже был поделён между крупнейшими группировками региона — знаменитыми «тамбовскими», быстро набирающими влияние «казанскими» (выходцами из ОПГ «Жилка») и старейшими местными, самыми могущественными «малышевскими». Газета «Коммерсантъ» утверждает, что знакомство с лидером последних — «крёстным отцом Петербурга» Александром Малышевым — в итоге позволило Акуле влиться в криминальный мир Северной столицы: «Малышев дал ему разрешение сколотить бригаду и “работать” в Красносельском районе. <...> Правда, там уже действовала группировка правой руки Малышева Юрия Алымова (Слон), но в 1997 году тот был убит, и Акула получил полный контроль». Впрочем, другие источники утверждают, что под брендом «малышевских» бригада Акулы сначала заведовала только районом Автово.

Анисимов (слева) с казанскими авторитетами

Как бы то ни было, когда «акуловские» нарастили влияние, они контролировали уже значительные территории на юге Петербурга: известные рынки «Юнона», «Звёздный» и «Робин Гуд», авторынок у станции метро «Автово», организаторов лотерей на Ленинском проспекте, десятки торговых точек в Красном Селе и даже несколько крупных фирм в центре города на Невском.

«Вечером 11 февраля 1998 года на посту ГАИ оперативники тормознули БМВ-750, в котором ехал Анисимов в сопровождении вооружённого охранника частной охранной фирмы, — писал далее Андрей Константинов. — При задержании Акула был чист, однако при обыске на его квартире были обнаружены пистолеты ТТ, ПМ, “беретта”, автомат “Агран”, большое количество патронов, дубинки-электрошоки и прочая “утварь”». Вскоре прошли облавы на других «акуловских», всего под стражу взяли 18 человек.

Было собрано главное большое дело на группировку, их обвиняли в организации преступного сообщества, вымогательстве, похищении людей, незаконном предпринимательстве, грабежах и других преступлениях. Но в суде всё внезапно начинает разваливаться: из двадцати эпизодов осталось только шесть, ни одного убийства или даже просто избитой жертвы на счету «акуловских» де-юре доказать не удаётся, включая даже само создание ОПГ. Зато, пока Акула сидел в петербургских «Крестах», он стал там самым влиятельным человеком, получив статус «смотрящего». Пошли слухи, что его хотят короновать в воры, но этого так и не случилось.

В ноябре 2001 года Городской суд Петербурга приговорил Александра Анисимова к 8 годам и 6 месяцам колонии строгого режима. Ещё 9 «акуловских» получили сроки от 5 до 7 лет, пятерых осудили условно, а двоих вообще оправдали.

За былую империю «акуловских» тем временем началась война. Журналист Борис Ливанов утверждает, что в первую очередь за делёж бизнеса взялись сотрудники правоохранительных органов и в итоге самые «вкусные» куски (рынки, предприятия по импорту, строительству) отошли к родственникам или друзьям силовиков. Оставшиеся же на свободе «акуловские» сплотились вокруг бывших бригадиров Геннадия Лося и Вадима Изморосина, которым пришлось противостоять атаке со стороны бригады Юрия Бирюченко по прозвищу Танкист, — но это уже совсем другая история.

Сам Акула отсидел свой срок полностью, «от звонка до звонка», не нарушив криминальную традицию, и в ноябре 2006 года вышел на свободу. У него есть дочь, Саша. Baza публикует её рассказ.

Отца до 10 лет я не видела, он был в тюрьме. Я пыталась понять, даже спрашивала, за что его посадили. Папа такой: «Я воровал кедровые орехи на Урале». Два раза приезжала к нему в колонию — помню только клетчатые сумки-баулы, которые мы собирали для него: одна сумка целиком — сок, вторая целиком — колбаса, третья — сыр и так далее. Но это всё не для него одного было, отец всё раздавал, потому что сам же на это деньги выделял. Он даже с цириками (надзиратели. — Прим. Baza) делился. Никаких других мужчин у мамы не было ни в коем случае. У матери отец, мой дедушка, — из НКВД-КГБ, если бы дедушка знал, что она выберет такого мужчину, он бы, наверное, в гробу перевернулся.

Мы с мамой жили на Фонтанке, в коммуналке, наш двор был прямо напротив Аничкова моста. Сначала была всего одна комната, но мама стала выкупать остальные — и через несколько лет у нас была уже просто огромная пятикомнатная квартира в центре Петербурга. Продавали её ещё 6 лет — никто не покупал. Отсыревшие балки, протекал потолок, состояние дома было удручающее. Последний раз, когда я её посещала, там жили мигранты, вроде бы сделали какой-то хостел, который всё равно не окупался

«Это всё его почерк, у меня точно такой же. Писем у меня около сотни. Он рисует сам, двумя руками, и пишет тоже двумя».

Я росла сама по себе. Каталась на велосипеде на Марсово поле, никогда не была ограничена в свободе, даже в 8–10 лет мать спокойно отпускала меня гулять по городу. Познакомилась с соседскими детьми, семья украинцев, — мне казалось, что самые близкие для меня люди в один период. Мать работала либо ездила к отцу, а меня оставляли с разными людьми — с соседями, с мамиными подругами, с родителями одноклассников. Так получилось, что меня воспитало много разных людей. Папины друзья же всегда были большими дядьками на больших машинах и каждый раз привозили плюшевую игрушку. В итоге у меня образовалась плюшевая свалка. Я уже давно раздала её более нуждающимся детям.

Дочь Акулы Саша с мамой на Фонтанке

Потом в мои 10 лет он вышел [из колонии], мы встречали отца в аэропорту — и тут я понимаю, что вижу его, но не могу назвать «папа». Передо мной совсем незнакомый мне человек, несмотря на то как долго мы переписывались. Я называла его на вы первые полгода.

Пока мы с матерью жили в центре Питера, у нас всё было прекрасно: взаимопонимание, свой режим, свои договорённости. Приходит отец и начинает диктовать свои порядки. Мать разрешала мне ложиться спать во сколько угодно, но чтобы были сделаны уроки. Уроки были сделаны всегда, у меня был синдром отличницы. Но всё изменилось. Мать серьёзно заболела, ей нужен был свежий воздух. Мы бросаем квартиру и переезжаем в деревню за Кипенью (пригород Красного Села, Ленинградская область. — Прим. Baza).

Отец купил огромный четырёхэтажный дом, переделанный из бывшей католической церкви-ночлежки. Натурально церковь, на самом верхнем этаже был пустой зал с рядами скамеек и пианино. На два этажа ниже — по пятнадцать маленьких комнат. Я до сих пор на него смотрю и смысла не понимаю — на него в год, только чтобы протопить, солярки нужно было на 100 тысяч рублей. Все вещи стираешь руками с мылом в ванне. У матери были овцы, куры, козы, утки, а у отца — ульи.

В местной школе я не сладила с одноклассниками, как новенькая. Дети жестоки. К тому же у меня появились личные охранники: из школы меня всегда ждали и забирали на машине — это создавало дистанцию и мешало с кем-то подружиться. Я, конечно, начала сбегать от них. Отец тоже пробовал возить меня сам, но часто был груб: помню, как-то раз за хлопок дверью он пригрозил мне тем, что в следующий раз захлопнет её вместе с моей рукой. Забота у отца включалась вспышками. В иной день он мог вдруг, разозлившись, сказать маме: «Это же твой ребёнок». По разным поводам он меня, единственную дочь, не смущался обзывать — а я все эти слова ведь запомнила. Я бы никогда не позволила мужчине, с которым я живу, обзывать своего ребёнка. Потому что в дальнейшем это всё сильно влияет на жизнь.

Помню, однажды мы ссорились, я сказала: «Ты мне не отец», — и он прописал мне по лицу, настолько сильно, что меня оглушило и я упала в обморок. Это повторялось два или три раза. Я приходила к матери, говорила: «Он меня ударил», мать отвечала: «Он не мог так сделать, ты сама упала», — и это было обиднее всего, что мать мне не верила или не хотела верить. Я боялась даже ездить с ним за границу, говорила маме: «Давай, пожалуйста, уедем, вернёмся в город, я пойду работать на завод и тебя обеспечу, давай только не будем жить с ним». Мама же была очень преданная, отвечала: «Нет, надо его терпеть, конечно, он стал жестоким, он ведь бывал в таких местах». Она его очень любила.

Недавно, когда наши отношения кардинально поменялись, я спрашивала у отца, зачем он был так строг и агрессивен. Папа сказал, что просто не знал, как ещё со мной бороться. Он считал меня трудным ребёнком.

Меня приучили к домашнему труду: «Намой везде полы, начисти швы, полей два поля капусты, подои козу — и только тогда можешь пойти гулять». Конечно, заканчиваешь ты в 22 часа и никуда уже не успеваешь. После городской жизни для меня это была невыносимая смена обстановки. В Петербурге у меня каждый день был какой-то кружок в Дворце пионеров на Фонтанке: шахматы, бассейн, швейное мастерство, театр, рисование. Всё это пропало. Маме очень важно было красиво одеваться, она любила красиво готовить, делала моё любимое отбивное мясо с перцем. Теперь осталось только «строить, доить, пилить», «нужно сделать дом для Саши». Мама очень хотела коз, и папа, в свою очередь, старался исполнять её мечту. Она до сих пор с козами живёт там же, одна в огромном доме.

Они будто вместе создавали своё родовое поместье, там даже кованая буква «А» на заборе. И везде Акулы. Брелки с акулами, наклейки, игрушки — акулы везде, до сих пор это его личный бренд.

В 16 лет я ушла из дома. Пошла в медицинский колледж — просто мимо проходила, через полгода познакомилась с мальчиком и уехала к нему в Петербург. У меня исчезло понятие дома, я вообще перестала быть привязана к месту. Даже когда я ссорилась с каким-нибудь очередным парнем, я была готова пойти на любые компромиссы, лишь бы не ехать обратно. Это просто башня, где меня в детстве «заперли».

С тех пор как мы разъехались с отцом — всё общение сошло на нет. Он решил снова начать общаться со мной, только когда мне исполнилось 25 лет, два года назад. Я рассталась с молодым человеком, попала в плохую компанию соседей-панков. Была жутко поникшей, в глубокой депрессии, не очень хотела жить. На работе мне сказали, что, если ничего не изменится, я буду уволена. Был «асоциальный образ жизни». По рукам боялась пойти. В какой-то момент я просто поняла, что мне нужна помощь семьи, чтобы они вытащили меня из этого.

Отец стал приглашать меня в поездки, просто развеяться. В Приозерск, в Казань, в Грузию. Он научился слушать меня, а я перестала его бояться. Простила его за многие травмы. Он мне помогает с работой, возит на собеседования, даёт деньги, когда совсем туго. Я могу ему позвонить по-дружески пообщаться и не услышу сарказма. В конце концов, спустя столько конфликтов, отец все-таки стал мне другом.

Саша с отцом сейчас

Я вернулась из Петербурга в Красное Село, живу обычной жизнью медсестры. Сейчас боготворю свою профессию. Кто-то калечит, а кто-то лечит. Первое место работы было в кардиоцентре им. Алмазова. Туда приезжали лечиться со всей России и даже из Европы. Пока я не пошла работать, я не понимала, какой это кайф. Ты лечишь людей, ухаживаешь за ними и сразу видишь результат. Особенно приятно получать благодарности, в Алмазова это могли быть даже духи Givenchy. Потом, наоборот, работала в Пятнашке, и благодарить тогда могли хоть бомжи — а всё равно приятно.

Мама хочет, чтобы я пошла на войну как медработница. Она считает, что это будет большая честь для нашей семьи. Если меня призовут — пойду. Но это страшно, мне кажется, я бы расплакалась просто от звука пуль. У меня есть знакомый мальчик, который уже вернулся с контракта, с деньгами и трепанацией.

К 28 годам я поняла, что не вижу себя ни наркоманкой, ни забулдыгой, я вижу себя семейным человеком. Нашла мужчину из Росгвардии. Я шучу, что меня всегда тянет на какое-то противоречие. Я даже познакомила его с отцом. У папы старые стереотипы про отношения, но почему-то чем я старше, тем чаще к нему прислушиваюсь. Иногда до сих пор замечаю за ним какие-то внезапные перегибы, вроде как когда за столом закончились салфетки, мать спрашивает: «Может, тебе своё полотенце дать?» — а он отвечает: «Я что, пидор, что ли, с отдельным полотенцем?» — и берёт общее. Я жила с соседом по коммуналке. Отец считает такое неприемлемым, по его представлениям если парень с девушкой живут вместе, то они либо спят, либо парень, получается, гей. Полы он всегда протирает насухо, очень педантичный, у него абсолютная чистота во всем хозяйстве. Папа много рассказывал про тюрьму, знаю, что у него там была чуть ли не отдельная квартира (как уже упоминалось, Акула был «смотрящим» в Крестах. — Прим. Baza).

Только недавно, оглядываясь на ситуации в своей жизни, я поняла, что иногда со мной не хотели связываться из-за отца — побаивались. В ресторанах у нас в Красном Селе я несколько раз слышала разговоры за спиной про «дочь Анисимова». Он до сих пор имеет вес, где-то ездит, присутствует, с кем-то разговаривает, консультирует. Мой отец справедливый человек, он не встревает, когда нет боя. Выслушает обе стороны и только потом посоветует людям, как решить проблему. У него было пять ломбардов, и в Петербурге, и в Красном Селе, и в Гатчине. И ещё влияние в ритуальном бизнесе.

Однажды я слышала, как папа разрешил очень конфликтную ситуацию по щелчку, просто сделав пару звонков. Он учил меня, что, если ты живёшь с местью в сердце, ты выжидаешь время, год, два, чтобы об этом забыли, и только потом наносишь удар. Тогда никто даже не поймёт, что это ты.

Почему «дети ОПГ» оправдывают отцов

Цикл, который вы читаете, — не социологическое исследование, ведь мы опубликовали истории только от тех семей участников группировок, где дети сами решили записать свои рассказы. Большинство из них не знает подробностей конкретных преступлений, в которые были вовлечены родители. Но почему? Кроме того, большинство таких детей отказывается считать отцов «плохими людьми» только за причастность к криминалу. Как работает эта психология? Baza расспросила об этом криминальных журналистов, а ещё — бывших оперативников.

Ева Меркачёва — обозревательница МК, писательница и член СПЧ при президенте — общалась с криминалитетом разного уровня и считает, что опыт участия в ОПГ не означает, что человек «плохой сам по себе»: «Я встречала хороших людей, которые были членами банд и выросли в совершенно добропорядочных граждан. Членство в группировке не означает, что человек стал чудовищем. Кроме того, родители из ОПГ живут сейчас в обычных домах и не хранят под стеклом свой малиновый пиджак и биту. <...> Человек сам изменился за эти годы, абсолютное большинство членов ОПГ, которых не посадили, отлично адаптировались к нормальному обществу, стали такими же бизнесменами, инженерами и кое-где — депутатами».

Игорь Панкратов, экс-начальник УБОПа Мордовии, а сейчас — один из создателей портала «Шестой отдел» об истории борьбы с организованной преступностью в России, объясняет, что личности криминальных авторитетов многогранны из-за самой сути их власти: «У чиновников власть строится просто: тебя назначили начальником департамента, значит, люди ниже звеном априори тебе подчиняются исходя из твоей должности. В ОПГ же ты должен, не имея никаких административных рычагов, доказать силой, умом, хитростью, что ты достоин быть предводителем и в определённые моменты даже посылать людей на смерть. <...> Бывало, что человек, находясь по другую сторону баррикад, тем не менее держал своё слово и совершал такие поступки, что я снимаю шляпу перед ним».

Профессиональные преступники, продолжает Панкратов, зачастую высокоинтеллектуальные люди: «Как правило, у них у всех был легальный статус бизнесменов, директоров фондов, ресторанов, гостиниц. Собираясь утром на работу, они не складывали себе кучу автоматов в машину, ножи и домой не приходили в крови, зарезав кого-то. Люди, с которыми мы боролись, часто прекрасные семьянины, которые даже матом не ругались».

Евгений Макаров, бывший оперативник и экс-глава РУБОПа Нижнего Новгорода, различает детей, чьи родители принадлежали конкретно к воровской субкультуре, и детей членов обычных ОПГ, которые он называет «экономическими»: «Первые стараются вырастить себе подобных, и тогда отцы — пример для подражания. Но, как правило, у таких детей нет “дворового” воспитания, сильного характера. Дети вторых воспитываются зачастую без оглядки [на криминал]. О себе высокого мнения, но, как только влияние и деньги отца пропадают, так теряются и они». Макаров подчёркивает, что в отсутствие фигуры отца (которого сажают или убивают) именно воспитание матери становится определяющим для будущего ребёнка и его отношения к преступности. В 2008 году все отделы МВД по борьбе с оргпреступностью ликвидировали: «Информации о криминальных личностях [в прессе] стало гораздо меньше, — продолжает Макаров. — Теперь дети черпают сведения о своих близких в основном из интернета, а там старые, давно опубликованные данные».

Криминальная журналистка издания «Холод» (признано иноагентом) Олеся Остапчук считает, что главным образом на «незнание» детей влияет неосведомлённость жён преступников: «Есть такая забота бандитов о своих жёнах: не рассказывать им много, не посвящать в свои дела. “Я тебя люблю, ты в курсе, чем я занимаюсь”, — но не более того. Иные жёны напрямую говорят: “Слушай, давай ты мне ничего не будешь рассказывать, потому что я не такая сильная“». Остапчук называет это «патриархальной нормой», при которой «экстремальная, адреналиновая работа» мужчин делает их закрытыми, а женщины соглашаются на это незнание добровольно, выполняя роль послушной жены.

Панкратов из мордовского УБОПа дополняет эту картину с другой стороны: «Моя жена тоже знала только в общем, что я работал в правоохранительных органах, чем я занимался, но не имела представления, в какие ситуации я попадал. <...> Такая жизнь похожа на мир в “Ночном дозоре”, когда ты едешь в троллейбусе, смотришь за окно и видишь обычную улицу, а на самом деле, как в сумраке, есть ещё параллельный уровень».

Человеческая психика всегда в первую очередь стремится защитить свою уже сложившуюся картину мира, продолжает Олеся Остапчук: «На обычном бытовом уровне ты не взаимодействуешь с бандитом как с человеком, который кого-то убивает. Для тебя это папа, который тебе подарил медвежонка на Восьмое марта. Ты не видишь его в криминальном амплуа». Механизмы оправдания бывают разные, и в первую очередь это — отрицание. Остапчук приводит в пример персонажей из своих текстов: в истории про «кладбище невест» — о банде, убивавшей секс-работниц борделя в Нижнем Тагиле, — срабатывает стигматизация уязвимых групп: «Им [жёнам преступников] как-то нужно было эти убийства оправдать. Некоторые говорили: “Ну, он же там с проститутками расправлялся”, типа “это же проститутки”. То есть женщины в таком случае опираются на какие-то типичные общественные стереотипы, поэтому можно услышать от них всякую неэмпатичную дичь». Это же работает и по отношению к другим бандитам, киллерам и «конкурентам» мужей: «Ну, убил и убил, он защищался, оборонялся. Это не мой Вася такой».

Игорь Панкратов подтверждает, что ссылки на «сложную эпоху» в оправдании преступлений очень типичны для криминалитета: «Ведь и правда тогда слабовато было с государством, с судебной системой, с прокуратурой. Даже сами члены группировок говорили нам, что кругом бандиты и надо как-то бизнес и свою семью защищать самостоятельно: “Нам не оставалось выбора, кроме как самим этим же заниматься”».

«Винить детей за то, что они оправдывают отцов, не получается: родители даны им Богом, — заключает экс-оперативник Панкратов. — Мы сами старались не опускаться на этот уровень, не подключать в разборки семьи. Особенно в маленьких городах, где наши дети ходили в одну школу. Мы могли сидеть на родительском собрании за одной партой, как родители скидываться все вместе на шторы — а потом расходиться, и у каждого своя работа».